Версий причин катастрофы было много. Реакционное офицерство конечно же сразу стало искать «большевистскую крамолу», не прочь было свалить всю вину за произошедшее на матросов. Голоса здравомыслящих тонули в хоре ослепленных злобой людей, еще не забывших баррикады 1905 года. Прислушаемся к размышлениям одного из героев повести — лейтенанта Замыцкого. Он искренне верит в то, что говорит:
«— Двух мнений тут быть не может, — начал он непререкаемым тоном, — гальванеры или электрики, но свои мерзавцы!.. Не представляли вполне ясно, что произойдет?.. Желали только временно вывести линкор из строя? По-зво-лю себе высказать соображение: они были только орудием кое-кого других, — вот я как думаю!.. Я думаю, что в этом замешан… Э-э… посторонний элемент! Что?.. Неправдопо-добно, может быть, кто-нибудь думает? Более чем правдоподобно!.. В таком городе, как Севас-то-поль, чтобы не было ре-во-лю-ционеров, — да кто же в состоянии этому поверить?.. И разве они не могли дать инструкции кое-кому из наших негодяев, как надо действовать? Вполне могли, раз закваска девятьсот пятого года у нас во флоте забродила!..
И, видимо, очень довольный собою, Замыцкий обвел всех кругом глазами и медленно уселся. Но Кузнецов, внимательно его слушавший, спросил вдруг, с виду спокойно:
— А вы не желаете, значит, даже и отдаленно предположить, что взрывы могли произойти сами по себе, без чьего-либо злого умысла?
— Как это «сами по себе»? — тоном изумленного возразил Замыцкий.
— Как?.. Вследствие химического разложения пороха, например, — пояснил Кузнецов. — Вам известно, сколько хранилось у нас бездымного пороха? Около двух с половиной тысяч пудов!.. А о случаях самовозгорания каменного угля вы знаете? Что лежит тут в основе? Химические, конечно, процессы… То же самое и с порохом при недостаточно, как бы вам сказать, осмотрительном его хранении… А порох в зарядах для мин? А заряды для орудий? Ведь мы получаем их в готовом виде. Мы их принимаем и не имеем права их не принять… А вдруг именно вот с ними, с этими готовыми зарядами, мы и приняли при-чи-ну будущей гибели нашего корабля!.. Но при чем же тут, хотел бы я знать, матросы?
Калугин слушал его удивленно.
Выходило, на первый взгляд, не только странно, а даже и непонятно, что Кузнецов, бывший командир корабля, готов был самого себя обвинить в том, что плохо заботился о хранении пороха и боевых припасов вообще, только бы никто не вздумал обвинить его матросов в закваске потемкинцев 1905 года, в революционной настроенности их, достигшей большого напряжения. Будто он чувствовал или даже знал вполне точно, что вина его в будущем суде над ним будет признана тягчайшей, если вверенные его попечению матросы умышленно учинили гибель корабля. Он и теперь уже, когда его никто и не думал судить, защищался от этого обвинения ссылками на самовозгорание каменного угля и самовоспламенение пороха, а к моменту суда будет во всеоружии по этой части, и пусть-ка попробуют с ним тогда потягаться эксперты!»
Страх перед новым революционным взрывом масс лишал таких людей рассудка. Их догадки насчет «закваски потемкинцев 1905 года», хотя они, конечно, не имели ни малейшего отношения к взрыву корабля, были небеспочвенны.
«…На заводе Русского акционерного общества из 1353 человек общего состава явилось 1278 человек, которые приступили к работам, и, проработав приблизительно час времени, 781 человек мастеровых судостроительного цеха оставили работу и ушли с завода, а в 9 часов прекратили работы и разошлись по домам и остальные рабочие…»
Из донесения николаевского полицмейстера градоначальнику 9 января 1913 года«…Оживление борьбы рабочих явилось результатом умелого руководства движением со стороны подпольной организации большевиков, члены которой — Щеглов, Чаленко, Заборский, Мельников и другие — вели активную пропаганду ленинских идей на «Руссуде». Хорошими боевыми помощниками их были молодые рабочие Роман Гаврилов, Василий Солтанов, Леонид Гладков и другие…
В декабре 1913 года в Николаев приехал член ЦК партии большевиков, депутат и руководитель большевистской фракции IV Государственной думы Г. И. Петровский, который оказал партийному руководству Николаева большую помощь в налаживании работы, в решении общепартийных вопросов.
Большевики «Руссуда» Заборский, Мельников проводили работу среди матросов строившихся линкоров, благодаря чему на «Императрице Марии» и «Екатерине II» были созданы социал-демократические организации, развернувшие впоследствии нелегальную работу и на других кораблях царского флота.
Большую помощь николаевскому партийному подполью оказывали и рабочие так называемых контрагентных предприятий, приезжающие из Петербурга и других городов России и работавшие на судостроительных заводах по установке различной аппаратуры. На строительстве «Императрицы Марии», например, их было 120 человек. Как доносил полицмейстер, «они… имели разлагающее влияние на других рабочих».
В 1939 году в Военно-морском издательстве вышла брошюра Г. Есютина и Ш. Юферса «Гибель «Марии», ставшая ныне библиографической редкостью. Причин взрыва авторы не знали, но в этой книге есть любопытнейшие свидетельства о революционном движении на корабле. Г. Есютин — в прошлом рядовой матрос с «Марии», еще во время ее постройки работавший по установке электрических моторных приборов.
Когда команда, возмущенная издевательствами офицеров после взрыва, заволновалась, рассказывает он, «был отдан приказ — переписать зачинщиков и представить список… Дело запахло расправой. Кому-то из наших ребят удалось овладеть списком и уничтожить его».
А потом, «во время чаепития один лекарский помощник, который все время аварии провел с нами и, рискуя жизнью, спасал других», произнес речь:
«Товарищи матросы! Мы переживаем ужасы и страдания в тисках наших классовых угнетателей! Наши рабочие и крестьяне брошены в бойню, в бессмысленную войну против рабочих и крестьян других стран! Мы издыхаем на всех фронтах! Мы голодаем, а буржуазия лопается от жиру! На нашей крови, на наших страданиях буржуазия наживает себе новые капиталы! Мы должны объявить войну не рабочим и крестьянам других стран, а буржуазии всех стран, и в первую очередь — буржуазии нашей страны! Мы должны продолжать дело броненосца «Потемкин»… Мы должны помнить слова лейтенанта Шмидта! Мы должны каждую минуту быть готовыми к революции!»
Нетрудно догадаться, что такую речь мог произнести только большевик, Оратора немедленно арестовали:
«Из комнаты дежурного офицера этот изумительный человек пропал неизвестно куда…»
Жандармские донесения с обязательным грифом «Совершенно секретно» панически кричали:
«Ведется усиленная и успешная революционная агитация»; «Означенные агентурные сведения находят полное подтверждение…»
То, что помечалось грифом «Совершенно секретно», было секретом полишинеля, известным всей России.
Но поверить в фантастическую версию о том, что взрыв — дело рук самих матросов «Марии», могли лишь люди, ослепленные классовой ненавистью.
«— Понимаете ли, Алексей Фомич, в чем непременно желают обвинить бывших здоровенными, как лоси, людей? Ни больше ни меньше, как в том, что все они вдруг решили покончить самоубийством! Да разве это им свойственно? — размышляет герой повести Сергеева-Ценского художник Калугин. — Ведь это же все были могучие люди, силачи, а не какие-нибудь хлюпики, истерики, кокаинисты! Что же было у нас на «Марии»: команда в тысячу двести человек здоровенных матросов или клуб самоубийц?..»
Словом (и это было естественно для тех грозовых, предреволюционных времен!), все страсти так или иначе бушевали в кругу социальных раздумий. Оторвать произошедшее на «Марии» от глубинных процессов, протекавших в русском обществе, было невозможно.
Среди множества писем, полученных автором этих строк от оставшихся в живых и ныне здравствующих членов команды «Марии», было одно от вдовы человека, строившего линкор, — В. В. Афанасьевой. Оно любопытно прежде всего своеобразным анализом повести С. Сергеева-Ценского:
«…«Утренний взрыв» Ценского мы с мужем читали… Книга нас, конечно, очень заинтересовала. Муж находил, что Ценский описал момент взрыва достаточно подробно и точно, и высказывал предположение, что писателю удалось выяснить подробности пожара и гибели «Марии» в беседах с кем-то (м. б., с несколькими) из лиц, спасшихся в то страшное утро. Он был сторонником версии, что взрыв — «дело вражеских рук», не допускал и мысли, что подобное страшное преступление, жертвами которого стали сотни матросов, могли совершить свои, русские матросы. В этом вопросе его мысли сходились с мыслями Ценского. Что касается предположения, что из-за отсутствия должной бдительности злоумышленники могли проникнуть на корабль и подготовить взрыв, то Леонид Митрофанович считал это вполне возможным. Сведения о допросах и репрессиях доходили до широких слоев, конечно, глухо, так что сказать что-либо о достоверности сведений, имеющихся в романе Ценского, муж не мог. Читая описание пожара и гибели «Марии», он вспоминал пожар и гибель крейсера «Очаков», гибель сотен людей, чему он был свидетелем в юности…