– Всё правильно, – выдавила она из себя. – Так и делай. Не оглядывайся. Не думай.
Как летучие мыши, её со всех со сторон атаковали разнообразные страхи. Как он сбежит? Значит, это Банди заботится о нём? Усмотрит ли он за ним? Как они поплывут в такой безумный шторм? А если в него в этой стычке попадёт шальная пуля? Хватка на руке Сепхинора смыкалась всё крепче. Подступившая к глазам влага грозила смыть фривольный пурпурный макияж. И только его стойкость, воистину рыцарская, не давала эмоциям разорвать плотину сдержанности.
– И вы тоже, мисс, – твёрдо сказал ей мальчик. – Всё получится.
Сердце отбило удар, и Валь поняла, что он прав.
Теперь она не промахнётся, не ошибётся, не проиграет. Этого она себе не позволит, потому что иначе Сепхинор никогда не сможет вернуться домой.
– Тогда за дело, – прошептала она и отпустила его руку. Он тоже сделал два шага назад, поклонился и быстро засеменил вниз по лестнице. Глядя, как он исчезает в полумраке, Валь едва не взвыла во весь голос. Но острие клыка Халломона покалывало её локоть в широком рукаве, и она заставила себя раз и навсегда запомнить, ради кого она это делает.
Сделав вдох и выдох, она нащупала рукой нужную штору и вновь скользнула назад, на балкон, где сидел Экспиравит. Села рядом с ним и ещё какое-то время молчала, безразлично наблюдая за выступлением. Пока не похолодела, понимая: час подошёл. После залпа финальных аплодисментов на сцену вышла роковая певица. И это, кажется, была не леди Мак. Такой величавой, такой плывущей походки не было ни у кого на этом острове. В чёрном траурном платье, в длинном расшитом плаще, что струился вслед за нею, как морская пена, она вышла к людям, уставшим от похабных зрелищ. И остановилась на сцене, озарённая стоящими по периметру свечами.
– Дорогие гости, – молвила она звучно, и в зале стало тише. Экспиравит очнулся от дремоты, а Валь остолбенела, узнав голос Эпонеи. – От имени Моллинзов я ещё раз приветствую вас на нашем представлении. Мы чтим его сиятельство Эльсинга, мы чтим отважных защитников города. И я, леди Вальпурга Видира Моррва, исполню для вас песни, которые мы написали совсем недавно. Это честь для меня, мои дорогие друзья! Первая для нас самая важная. Она о любви. О том, что все мы сражаемся для мира, в котором нас кто-то ждёт. Маэстро, прошу вас!
Дирижёр взмахнул палочкой, и нежные скрипки зазвучали, начиная мягкую, как летний прибой, мелодию. Сыграв вступление, они притихли на несколько мгновений. В полной тишине, под взорами восхищённой толпы, Эпонея набрала воздух – и запела. Голос её, журчащий, как речка на горных порогах, заворожил всех до единого, сплетаясь воедино с узором музыки.
– Жила я до тебя,
Не зная мук и бед.
Не зная, что душа
Не видит жизни цвет.
Но ты пришёл, и боль
Настигла сердце страстью,
Пришёл, и мне пришлось
С тобой в безумье впасть.
Кто знает, почему
Возникло это чувство?
Кто знает, что зажгло
Огонь любовной кузни?
Я знаю только, что,
Истоптанная ложью,
Сражённая запретами,
Смирённая судьбой,
Любовь неосторожна —
Нехороша, безбожна,
Неправедна и тошна,
Но коль пришла – уже теперь
Не сладит с ней ничто.
И каждый миг страданья
Благословлял мой дух;
И слёз горячих реки,
И огнь любовных мук.
Я свет увидела в любви,
Пускай он был непрошен,
Пускай я закрывала двери,
Пускай бежала прочь,
Он настигал меня повсюду,
Слепил меня, стучал в крови.
И я противилась, но вскоре,
Как палачу, преданная в позоре,
Как судие в присяжных хоре,
Я отдалась любви, как морю,
Как горных гряд молчанью,
Как шелесту равнин,
Я отдалась – и болью
Платила каждый миг.
Не разрывая связи,
Вдвоём, любовь и боль, меня терзали век
И, уходя со временем,
Оставили лишь грех.
Пускай разбито сердце,
И судно встало в штиль,
Пускай нет больше нежности
И сказку съела быль,
Истоптанная ложью,
Сражённая запретами,
Смирённая судьбой,
Любовь неосторожна —
Нехороша, безбожна,
Неправедна и тошна,
Она останется в душе,
Не зная слова «нет».
И так она пропела эти строки, и так залилась она безграничной силой своего оперного сопрано, что трели её вошли в самую глубь внемлющих душ. Но не отзвучало ещё эхо взятого на безбашенной высоте «нет», как Экспиравит вдруг резко поднялся и бесшумно прошёл к зашторенной лестнице. Плащ, взметнувшись вслед за ним, зацепил Вальпургу, и так она и заметила его уход. «Неужели он как-то догадался?!» – ужаснулась она и кинулась вслед за ним. Пальцы нервно теребили рукав, в котором прятался кинжал. Моркант остался позади.
Сигнала не было. Никто не стрелял. Значит, будет другая песня. Оркестр загудел нарастающим вступлением к «Хотела б я, чтоб был ты рядом».
Она нагнала графа внизу ступеней и спросила громким шёпотом:
– Милорд, вы что, так разочарованы пением?
Обернувшись, он весьма обходительно ответил ей:
– Напротив. От него, как говорится, захватывает дух. Так захватывает, что хочется вдохнуть где-нибудь ещё, где не так душно. Например, на улице.
Он подхватил из корзины при входе зонт и вышел в ревущую ливнем ночь. А Валь, растерявшись, просто семенила за ним по пятам. Может, так лучше? Может, ей удастся убить его совсем без свидетелей и без оглядки на Морканта?
– Ну и буря, – пробормотал Экспиравит и раскрыл зонтик. После чего предложил ей свой локоть. И, не зная, что ещё делать, Валь взялась за него.
Как его угораздило решить прогуляться перед самым нападением!
Он держался крыш, но в целом спокойно находил путь по улице, зонтом не давая ливню сбить их с ног. Сапоги разбрызгивали потоки воды. Но лихорадящая паника была так сильна в Вальпурге, что она не замечала неудобств, а задумчивость Экспиравита так крепка, что он тоже не придавал погоде никакого значения. Ноги несли его вверх по проспекту Штормов.
– Что же вы, хотите вернуться в замок? – не выдержала Валь. Всё шло не по плану, она ничего не понимала, но руку буквально сводило при мысли о том, как именно она будет выхватывать клык Халломона.
– Я думаю, так будет лучше всего, – просто ответил Экспиравит. Валь не видела его лица под маской с клювом, но оно казалось ей окаменевшим, будто лишившимся всяких эмоций.
– Но почему?..
– Останьтесь, мисс Эйра, я же не говорю, что вы должны идти со мной.
– Да нет, мне там тоже душно, – соврала Валь. – Но всё же не в том понимании, в каком вам.
– Возможно. Я просто не готов был услышать в пении то, о чём думаю.
Он примолк, и Валь тоже не стала спрашивать. «Нельзя вести беседы», – думала она. – «Палачи, пока не привыкнут, вешают приговорённых с мешками на головах. Чтобы не встречаться с ними глазами, не давать им соблазна заговорить».
Каблуки размеренно отстукивали по брусчатке. Они уже прошли к улице, предварявшей графские аллеи, когда далёкий отзвук