ПРОХОЖИЙ. Надо же! Страсти-то какие… А я думал, там хорошо.
БИРГЕР. Эх, милый… Как говорится, там хорошо, где нас нет.
ПРОХОЖИЙ. Известное дело! Где нас нет, там, конечно, хорошо.
БИРГЕР. Ну а здесь-то, здесь что происходит? Расскажи, милый, ведь целый месяц дома не был.
ПРОХОЖИЙ. А что здесь?.. Здесь всё по-прежнему. Сплошная демократия. (Поет.)
Не решен с едой вопрос.
С водкой хреновато.
Но зато на каждый пост
По два кандидата.
На собраниях с шести
И до полдесятого
Кроем, мать его ети,
Рейгана проклятого.
Вечерком в кафе зайдешь,
Грязно там и тесно,
Но зато, едрена вошь,
Гласность повсеместно.
Телевизор свой включишь —
Там пресс-конференция.
Как баран сидишь-глядишь
На интеллигенцию.
Нет картошки, нет пшена,
Обуви с одежею.
В общем, нету ни хрена,
Кроме ветра свежего!
БИРГЕР. Да, братец, какой-то у тебя мрачный взгляд. Ну, ничего, увижу своих друзей, они мне всё расскажут.
ПРОХОЖИЙ. А что ж дружки тебя не встречают? Может, забыли?
БИРГЕР. Что ты! Они меня ждут в мастерской. Ах, друзья!.. Верные мои, славные друзья! Как я счастлив, что наконец-то вас всех увижу. Ну, прощай, братец, может, еще увидимся.
ПРОХОЖИЙ. Конечно. Я тебя по телевизору увижу. Сейчас какой еврей возвращается, непременно по телевизору выступает.
Слышен шум проезжающей машины. Биргер с криком «Такси!» срывается со своими чемоданами и исчезает.
ПРОХОЖИЙ. Во, народ! Рубля, говорит, нет, а сам на такси уехал. Одно слово — бардак! Или, по-научному, демократия!
КАРТИНА ТРЕТЬЯ.
Мастерская Биргера. По диагонали ее разгораживает длинный стол. Но он почему-то перевернут вверх ногами, а на него навалены стулья, мебель, холодильник. По одну сторону этого сооружения — Бен, Слава, Кваша, по другую — Белла, Олег, Непомнящий. Булат чуть в стороне со своей гитарой. По воздуху проносятся различные предметы, слышны отдельные выкрики: «Эйдельман!», «Астафьев!», «Евреи!», «Русские!», «Интернационалист!», «Оппортунист!» Появляется Биргер. Никто не обращает на него внимания, все машут руками, орут.
БИРГЕР. Эй! Вы что?.. Какого чёрта!.. Вы что, с ума сошли?!
БЕН (замечает Биргера). А-а, Боря?.. Приехал?.. Молодец.
БИРГЕР. Что тут у вас происходит?
БЕН. Небольшая дискуссия… У нас теперь это постоянно. Шумим, брат, шумим…
БИРГЕР. Но почему стол перевернут?
БЕН. Это не стол. Это — баррикада. Мы теперь по разные стороны баррикад.
БИРГЕР. Чушь какая!
Крики: «Эйдельман!», «Астафьев!», «Сионист!», «Черная сотня!»
БИРГЕР. Ребята! Да прекратите вы этот галдеж. Олег!.. Бен!.. Послушайте лучше, я вам про Мюнхен расскажу. Про свою выставку…
Никто не обращает на него внимания. Все продолжают орать.
БИРГЕР. Знали бы вы, какой у меня был успех. Сам канцлер Коль обнял меня, говорит: ты, брат, и я, брат…
Конец его фразы тонет в новом взрыве криков. От одной группы орущих отделяется НЕПОМНЯЩИЙ, от другой — БЕН. Между ними начинается частушечная перепалка.
НЕПОМНЯЩИЙ.
Графоман и плагиатор
Ваш хваленый Эйдельман.
Он Гапон и провокатор
Православных христиан!
БЕН.
Ваш Астафьев изувер.
Нашли себе учителя!
Лучше брали бы пример
Вы с Христа-Спасителя!
БУЛАТ.
Мне нужно на кого-нибудь молиться.
Подумайте, простому муравью
Вдруг захотелось в ноженьки валиться,
Поверить в очарованность свою!
НЕПОМНЯЩИЙ.
Иностранных супостатов
Мы развеем в прах и в пыль.
Ну, а после всех пархатых
Сразу вышлем в Израиль!
ИГОРЬ.
Израилем и Европой
Зря вы прокидаетесь.
Все уедут, с голой жопой
Вы одни останетесь!
НЕПОМНЯЩИЙ.
Нам не страшно ничего,
Хоть блоху подковывать.
Будем Пушкина свово
Сами истолковывать!
БУЛАТ.
Красивые и мудрые, как боги,
И грустные, как жители земли.
НЕПОМНЯЩИЙ. А ты, Олег, что молчишь? Видишь, их сколько, а я один!
ОЛЕГ. Я в таком стиле дискутировать отказываюсь.
БЕЛЛА.
Он прав. Когда товарищей журят,
Я понимаю слов закономерность.
Но нежности моей закаменелость
Мешает слушать мне: как их корят.
Я знаю: злое сердце у Астафьева.
Но чей-то голос шепчет мне: оставь его!
Он не палач. Он лишь усталый раб
Своих страстей. Унылое злодейство
Его речей скорей от лицедейства,
А у Натана — дерзость иудейства,
Хоть он душой и совестью ослаб…
БИРГЕР (пытаясь продолжить свой рассказ). Вилли Брандт на выставку приходил. Обнял меня и говорит: ты, брат, и я Брандт…
БЕЛЛА.
Они мне гадки оба. Не таи
И ты, Борис, к обоим отвращенья.
Но ведь они товарищи мои.
Ужели им не заслужить прощенья?
БЕН. Ребята! А ведь она права! Ей-богу, права!
СЛАВА. То есть как? Ты же сам только что говорил, что Астафьев изувер!
БЕН. Понимаешь, с одной стороны, он, конечно, изувер. Но с другой стороны…
СЛАВА. Ты это брось! Со мной такие штуки не проходят. Говори прямо: ты за Астафьева или за Эйдельмана?
БЕН. Что значит: или — или? У меня своя точка зрения.
СЛАВА. Нет! Ты не будешь болтаться, как говно в проруби!
ОЛЕГ. Бен, скажи, что ты в таком тоне полемизировать отказываешься.
БЕН. Я в таком тоне полемизировать отказываюсь!
СЛАВА. Ух, как я ненавижу твою еврейскую изворотливость!
БЕН. А-а, ты еще и антисемитка!
СЛАВА. Я антисемитка? Это ты антисемит! Это ты предал свой народ!
ИГОРЬ. Постой! Почему это он его предал?
СЛАВА. Потому, что пишет по-русски, а не по-еврейски, И ты тоже предал свой народ! Ты тоже предатель! Вы все предатели! Вы забыли свой родной язык! (Поет).