На южном берегу Крыма расположен укрепленный город Севастополь, на севере которого находились тогда крепкие бастионы для защиты русского военного флота, стоящего на якоре в бухте, служащей гаванью.
Далее на севере цепь гор прерывалась рекой Альмой, около которой на высотах стоял губернатор полуострова, князь Меньшиков, с тридцатитысячной армией.
На эту-то армию союзники совершили свое первое нападение. Позиция русских на крутом утесистом берегу была так крепка, что началась кровопролитная битва. Со спокойным мужеством шли французы и англичане. Тогда генерал Боскет с зуавами и Олимпио Агуадо с карабинерами ударили с фланга, решив исход битвы. Меньшиков был вынужден отступить и, только благодаря тому обстоятельству, что конница французов была не в полном составе, он не потерпел полного поражения.
Тяжело выигранная победа при Альме, в которой отличились генерал Агуадо, маркиз Монтолон и авантюрист Октавио, а также Хуан, находившийся под градом пуль, дала надежду на скорое окончание похода.
Но не так скоро и легко можно было сокрушить оплот русского могущества на Черном море. Еще много крови и слез было пролито, прежде чем стали развеваться на крепости Севастополя французские и английские знамена.
Так как союзники, утомленные жестоким боем при Альме, не могли тотчас напасть на крепость, то Меньшиков имел время усилить гарнизон со всех сторон и окружить город новыми укреплениями. В то же время он затопил в бухте семь больших военных кораблей, чтобы неприятельский флот не мог войти в нее.
Достигнув Севастополя, союзники убедились, что подобная крепость неприступна и что поэтому необходимо ждать прибытия новых орудий и военных снарядов, а между тем приступить к планомерной осаде.
С этой целью на юге Севастополя был устроен лагерь; как лагерь, так и дорога к морю были укреплены.
Англичане расположились у Балаклавской бухты, а французы — у Камышовой.
В это время умер С. Арно на корабле, который должен был отвезти больного полководца в Константинополь. Порочная и развратная жизнь развила в нем болезнь, снедавшую его уже несколько лет и прекратившую его жизнь после тяжких страданий.
Его место занял генерал Канробер.
Лагерь французов простирался почти на полмили около Камыша. Днем и ночью здесь шли укрепительные работы; кипела шумная солдатская жизнь. Уланы, кирасиры, пехотинцы и артиллеристы собирались группами, разговаривали и кутили, кормили лошадей, сами закусывали у маркитанток, играли в карты или стояли просто перед палатками с заложенными в карманы руками.
Но несмотря на это движение и веселую солдатскую жизнь, все думали о предстоящих событиях, и многие озабоченно размышляли о наступающих днях и о том, останутся ли они живы после сражения.
— Ребята, веселее! — кричал разгоряченный вином карабинер. — Сегодня жив — завтра мертв! Вот солдатская жизнь! Долой морщины!
— Наливай! — крикнули окружающие маркитантке, и несколько голосов затянули родную песню, далеко раздававшуюся в холодном ноябрьском воздухе. Прислушиваясь к песне, солдаты выходили из палаток, подсаживались к друзьям; знакомая мелодия напоминала о матерях, невестах, у многих на глаза навернулись слезы.
Но должно было победить или умереть, и чем раньше будет одержана победа, тем скорее наступит славное возвращение на родину.
Как-то поздно вечером в конце длинной лагерной улицы остановились два офицера, закутанные в солдатские шинели. Они, казалось, принадлежали к высшим чинам, так как за ними стояло на некотором расстоянии несколько адъютантов.
Не более как в ста шагах от того места, где они стояли, находилась ставка полководца.
— Верно ли известие, генерал? — спросил один из них.
— Ручаюсь своим словом, генерал Канробер, — отвечал другой, который был на голову выше первого и шире в плечах. — Услышав пушечные выстрелы, мы предположили, что идет морское сражение; завтра утром вам подтвердят это из английского лагеря. Русский генерал Липранди совершил нападение, и, хотя англичане отбили его, однако понесли громадные потери!
— Кто принес вам это известие, генерал Агуадо? — спросил тихо Канробер.
— Волонтер, который во время рекогносцировки дошел до английских форпостов; его зовут Октавио; он уже отличился в сражении при Альме.
— И вы намерены… Но ваш план более чем смелый!
— Он необходим, чтобы вы знали о близком, очень близком нападении русских.
— Вы желаете прикрытия?
— Я возьму с собою волонтера; кроме того, со мной будет маркиз де Монтолон.
— Желаю вам счастья, генерал Агуадо! Дай Бог встретить вас, смелейшего из воинов, совершенно здоровым! Вы избрали эту ночь?
— Именно эту; она, как мне кажется, будет темной; небо покрыто облаками, поднимается сильный ветер, а это очень мне на руку.
— Делайте, как угодно, генерал Агуадо, — сказал Канробер, который, как будто предчувствуя, что не увидится более с Олимпио, с трудом отпускал его. — Не рискуйте напрасно своей жизнью, мне будет нужна ваша шпага!
— Надеюсь быть на рассвете в вашей палатке с рапортом.
— Прощайте, — сказал тихо Канробер, пожав руку Олимпио. Затем оба генерала раскланялись; полководец со своим штабом направился вдоль улицы, Олимпио вошел в свою палатку, в которой сидели на складных стульях маркиз, Хуан и принц Камерата. Принц вскочил и с тревожным ожиданием пошел навстречу Олимпио.
— Ночь наступает, на коней, господа, — сказал Олимпио. — По моему мнению, Клод, нам предстоит одна из тех проделок, на какие мы были мастера в прежнее время.
Маркиз улыбнулся; смелое предприятие, казалось, доставляло и ему удовольствие.
— Говорил ты Канроберу? — спросил он.
— Все в порядке! Хуан, приготовь три револьвера, время дорого.
— Клянусь, я горю желанием предпринять эту ночную поездку! — вскричал Камерата. — Приказывай, Олимпио!
— На этот раз вы должны исполнить мои приказания, так как план составлен мной. Слушайте! Камерата и я предпринимаем рекогносцировку; Клод сопровождает нас до того места, которого мы можем достигнуть на лошадях, а потом ожидает нас в инкерманском лесу, чтобы прикрывать наше возвращение, — сказал Олимпио, между тем как Камерата прицепил шпагу и взял один из револьверов, вынутых Хуаном из ящика. — Втроем мы не можем проникнуть в русский лагерь; Клод уже несколько раз участвовал в подобных делах, тогда как Октавио еще новичок в них.
— Я, разумеется, повинуюсь твоим приказаниям, — сказал маркиз, хорошо понимавший план Олимпио и знавший, что опасность была для всех одинаково велика.
При этом разговоре Хуан обнаружил сильное волнение. В своем мундире он был похож на маленького принца, а отважный вид и блестящие глаза немного напоминали черты Филиппо.